И вот он одичал. Хоть в это время наступила уже осень, и морозцы стояли порядочные,
но он не чувствовал даже холода. Весь он, с головы до ног, оброс волосами, словно
древний Исав, а ногти у него сделались как железные. Сморкаться уж он давно перестал,
ходил же все больше на четвереньках и даже удивлялся, как он прежде не замечал, что
такой способ прогулки есть самый приличный и самый удобный. Утратил даже способность
произносить членораздельные звуки и усвоил себе какой-то особенный победный клик,
среднее между свистом, шипеньем и рявканьем. Но хвоста еще не приобрел.
Выйдет он в свой парк, в котором он когда-то нежил свое тело рыхлое, белое, рассыпчатое,
как кошка, в один миг, взлезет на самую вершину дерева и стережет оттуда. Прибежит
это заяц, встанет на задние лапки и прислушивается, нет ли откуда опасности, – а
он уж тут как тут. Словно стрела соскочит с дерева, вцепится в свою добычу, разорвет
ее ногтями, да так со всеми внутренностями, даже со шкурой, и съест. И сделался он
силен ужасно, до того силен, что даже счел себя вправе войти в дружеские сношения
с тем самым медведем, который некогда посматривал на него в окошко.
– Хочешь, Михайло Иваныч, походы вместе на зайцев будем делать? – сказал он медведю.
– Хотеть – отчего не хотеть! – отвечал медведь. – Только, брат, ты напрасно мужика
этого уничтожил!
– А почему так?
– А потому, что мужика этого есть не в пример способнее было, нежели вашего брата
дворянина. И потому скажу тебе прямо: глупый ты помещик, хоть мне и друг!
Между тем капитан-исправник хоть и покровительствовал помещикам, но ввиду такого
факта, как исчезновение с лица земли мужика, смолчать не посмел. Встревожилось его
донесением и губернское начальство, пишет к нему: «А как вы думаете, кто теперь подати
будет вносить? кто будет вино по кабакам пить? кто будет невинными занятиями заниматься?»
Отвечает капитан-исправник: казначейство-де теперь упразднить следует, а невинные-де
занятия и сами собой упразднились, вместо же них распространились в уезде грабежи,
разбой и убийства. На днях-де и его, исправника, какой-то медведь не медведь, человек
не человек едва не задрал, в каковом человеко-медведе и подозревает он того самого
глупого помещика, который всей смуте зачинщик. Обеспокоились начальники и собрали
совет. Решили: мужика изловить и водворить, а глупому помещику, который всей смуте
зачинщик, наиделикатнейше внушить, дабы он фанфаронства свои прекратил и поступлению
в казначейство податей препятствия не чинил. Как нарочно, в это время чрез губернский
город летел отроившийся рой мужиков и осыпал всю базарную площадь. Сейчас эту благодать
обрали, посадили в плетушку и послали в уезд. И вдруг опять запахло в том уезде мякиной
и овчинами; но в то же время на базаре появились и мука, и мясо, и живность всякая,
а податей в один день поступило столько, что казначей, увидав такую груду денег,
только всплеснул руками от удивления и вскрикнул:
– И откуда вы, шельмы, берете!!
«Что же сделалось, однако, с помещиком?» – спросят меня читатели. На это я могу сказать,
что хотя и с большим трудом, но и его изловили. Изловивши, сейчас же высморкали,
вымыли и обстригли ногти. Затем капитан-исправник сделал ему надлежащее внушение,
отобрал газету «Весть» и, поручив его надзору Сеньки, уехал.
Он жив и доныне. Раскладывает
гранпасьянс, тоскует по прежней своей жизни в лесах, умывается лишь по принуждению
и по временам мычит.
