Она бросила его мне на диван и сказала:
- Вот. Это тот самый, что тебе тетя Мила подарила. Тебе тогда два года исполнилось.
Хороший Мишка, отличный. Погляди, какой тугой! Живот какой толстый! Ишь как выкатил!
Чем не груша? Еще лучше! И покупать не надо! Давай тренируйся сколько душе угодно!
Начинай!
И тут ее позвали к телефону, и она вышла в коридор.
А я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. И я устроил Мишку поудобнее
на диване, чтобы мне сподручней было об него тренироваться и развивать силу удара.
Он сидел передо мной такой шоколадный, но здорово облезлый, и у него были разные
глаза: один его собственный - желтый стеклянный, а другой большой белый - из пуговицы
от наволочки; я даже не помнил, когда он появился. Но это было не важно, потому что
Мишка довольно весело смотрел на меня своими разными глазами, и он расставил ноги
и выпятил мне навстречу живот, а обе руки поднял кверху, как будто шутил, что вот
он уже заранее сдается...
И я вот так посмотрел на него и вдруг вспомнил, как давным-давно я с этим Мишкой
ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и нянькал его, и сажал
его за стол рядом с собой обедать, и кормил его с ложки манной кашей, и у него такая
забавная мордочка становилась, когда я его чем-нибудь перемазывал, хоть той же кашей
или вареньем, такая забавная милая мордочка становилась у него тогда, прямо как живая,
и я его спать с собой укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал
ему разные сказки прямо в его бархатные тверденькие ушки, и я его любил тогда, любил
всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал. И вот он сидит сейчас на диване, мой
бывший самый лучший друг, настоящий друг детства. Вот он сидит, смеется разными глазами,
а я хочу тренировать об него силу удара...
- Ты что, - сказала мама, она уже вернулась из коридора. - Что с тобой?
А я не знал, что со мной, я долго молчал и отвернулся от мамы, чтобы она по
голосу или по губам не догадалась, что со мной, и я задрал голову к потолку, чтобы
слезы вкатились обратно, и потом, когда я скрепился немного, я сказал:
- Ты о чем, мама? Со мной ничего... Просто я раздумал. Просто я никогда не
буду боксером.
